Психолог Жамалова рассказала, как меняется психика бездомных
Эти люди живут с нами в одном городе. Но мы проходим мимо и стараемся их не замечать. Как выживают современные бомжи в мегаполисе, что привело их на дно жизни, и есть ли шанс у бездомного вернуться в общество — в репортаже «Газеты.Ru».
«Мужик должен работать»
«Я работал. Экспертом. В «Газпроме», — односложно рассказывает мне мужчина с прорехами между зубов и мутными глазами, будто подернутыми пленкой. Его зовут Сережа, он — бомж, один из тех, кто пришел сегодня за бесплатной едой. Ее раздает благотворительный фонд «Сельскохозяйственный приют «Новая жизнь» (основа фонда — небольшой приют для бездомных во Владимирской области) дважды в неделю на территории московского центра дезинфекции на Ярославском шоссе. Здесь также можно бесплатно помыться и обработаться от паразитов (тот же центр одновременно занимается травлей клопов и тараканов в квартирах).
Еду раскладывают по пластиковым тарелкам из огромных армейских котелков на открытом воздухе, в месте, похожем на большую остановку. Крыша, длинные столы со скамейками, все выкрашено в характерный коммунальный зеленый цвет. В очереди за гороховым супом и гречкой с мясом галдят мужчины, обмениваются новостями, здороваются со знакомыми.
«В «Газпроме» вы, наверно, много денег получали?» — интересуюсь я у Сережи. Тот уже поел и сидит в стороне, глядя в пол.
«Нормально получал», — отвечает он.
«А почему потеряли эту работу?»
«На кокаин подсел», — с усилием выговаривает Сережа. — «Семь-восемь лет назад».
«И с тех пор больше не работали нигде?» — предполагаю я.
«Почему? Кто меня кормить-то будет. Я мужик, я работаю!» — неожиданно оживляется мой собеседник.
«У вас есть родственники? Сколько вам лет, почему не попросите их о помощи?».
«Есть, далеко. Зачем помощи? Мне 50 лет. Сам могу себе помочь», — отрезает Сережа.
Такую реакция я встречаю среди бомжей не единожды. Если назвать их безработными или предложить обратиться к родным, обижаются, потому что «мужик должен работать, пока руки-ноги есть». Подработку бездомные ищут тоже на улице: на Ярославском шоссе, ВДНХ или на площади Трех вокзалов. Это одни из точек, куда приезжают «хозяева» и набирают желающих для простейших задач. При этом никак не защищенных юридически мужчин часто бросают с выплатами.
«Сегодня поехал на работу, опять обманули. В парк «Сокольники» он, главный, взял пять человек, говорит, вы делайте, я пока уеду в другое место, а вечером вам деньги переведу. Ага, эта песенка стара, позабыть ее пора. Вечером он будет алло-не алло, и где искать его? Ки-да-ло-во. Ты мне наличку дай», — горячится человек в поношенной жилетке. Окружающие одобрительно кивают.
Сережа из «эксперта «Газпрома» переквалифицировался в сварщика. Тоже перебивается подработками. На хозяев не жалуется, признается, что сам прогуливает.
«Я просто устал. 7 мая я запил, короче. Я еще угощаю, когда заработаю. Праздники начались — я остановиться не могу. Уже работу пропустил. Короче, чуть-чуть я попал, не могу перестать пить».
Он и сейчас пьян, когда встает, пошатывается. Формально, на станцию дезинфекции нельзя приходить в нетрезвом состоянии, но завсегдатаи утверждают, что если «выпивши не сильно», закроют глаза.
«Где вы живете?» — интересуюсь я.
«Где придется: в электричках, на вокзале», — перечисляет Сережа стандартные места.
«А полиция с вами не ругается?»
«Почему, я же не преступник какой-нибудь, я никого не трогаю, не ворую, я свой хлеб зарабатываю. Я хороший человек», — на последних словах Сережа неожиданно и как-то по-детски смотрит мне в глаза. Затем, с трудом поднявшись, уходит.
«А меня не берут никуда. Я сколько раз хотел на завод устроиться или таксовать», — вмешивается полный пожилой Олег (имя изменено). Широко расставив ноги, он читает через очки бесплатную газету. Беседовать с журналистом наотрез отказался, но, услышав больную тему, не удержался.
«Мне говорят: «Идите, берите справку о судимости». А я, да, попал по глупости, не в ту дверь вошел. «Опа, судимость есть, мы не берем, с судимостью просим не обращаться». Там не берут, там, и все, ты никому не нужен. Куда пойти? Бухать от горечи. И начинают спиваться, бомжевать», — возмущается он поверх газеты, все больше распаляясь. — «А потом депутат удивляется, что у нас рабочих рук не хватает. А рабочие руки многие в места [лишения свободы] попали. Раньше, в Советском Союзе, устраивали на работу. Горбачев и этот, как его, Ельцин, все сломали, заводы-фабрики сломали, и все, на улицу».
«Какая у вас статья?» — уточняю я.
«Кража», — сразу стихнув, неохотно отвечает Олег. «В 90-е попал. Люди вагонами воровали, а ты попал по мелочи, потому что кушать хотел, а зарплаты не было».
В 90-е жизнь пошла под откос не только у него. Схема одна и та же — остался без привычной работы, вляпался в плохую историю, так или иначе лишился жилья, оказался на улице. Чаще всего среди таких приезжие, кому в Москве некуда податься и не на кого положиться.
Один из них 63-летний латыш Валериан. Крепкий дед в штанах с подтяжками, мускулистыми руками и кинематографичными белыми усами. Мастер по укладке железнодорожного полотна, приехал в Москву в 1987 году, в 90-е остался без работы, потом отсидел четыре года, потому что «теща засудила». Документы еще до тюрьмы украли, прописки нет, от латвийского гражданства отказался, российское не получил, живет по электричкам.
«Я не пью особо, стараюсь не делать ничего скверного. Нашел сейчас двух серьезных ребят, временную дружбу сколотили, я им сказал, что шкодить не будем. Я верю людям. Я в тюрьме к Богу пришел», — добродушно рассказывает Валериан.
Еще одним бывшим железнодорожником оказывается тот же человек в жилетке, что жаловался на обман в «Сокольниках». Когда-то он приехал в Москву на заработки, «строил путь».
«А почему потеряли эту работу?» — повторяю я свой обычный вопрос.
Недоуменно посмотрев на меня, он фыркает: «Так перестройка! Перестройка-перестройка, и я перестроился, у соседки самогон, и я к ней пристроился. Уже и конторы той нет, все продали, вот и вся история».
«Всегда кажется, что ты из этого выскочишь»
Разглядывая пришедших за едой, я обращаю внимание на двух неожиданных «посетителей». Если остальные — мужчины в возрасте, то эти двое похожи на студентов. Два парня, на первый взгляд абсолютно обычные. В нормальной одежде, обуви, с наручными часами. Но, если присмотреться, начинаешь замечать детали: ссадины на ладонях, грязные ногти (руки в первую очередь выдают, что человек живет на улице), у одного в углу рта запеклась кровь. Держатся весело, много шутят, однако одновременно чувствуется в них некая потерянность.
«Да не-не, мы просто пришли посмотреть, мы здесь первый раз», — сбивчиво оправдывается на мои расспросы 24-летний Игорь (имя изменено). «А вон висит объявление, что у вас приют, это что там?» — быстро добавляет он, приняв меня за волонтера.
«Да что я, бухал-торчал-на улице, все как у всех, одна история», — более искренне отвечает его друг, 31-летний Саша (имя изменено). — «Я сейчас нетрезвый, давай потом встретимся, расскажу свою историю? Ты мне свой номер телефона дашь, будем общаться, а потом поженимся и все такое».
Выдав это предложение, он смущается и отходит в очередь. Оттуда громким шепотом просит Игоря взять мой номер, потому что свой телефон потерял.
С Игорем удается поговорить побольше. Выясняется, что они «недавно» остались без работы, а познакомились две недели назад на остановке, когда вместе пили водку. Саша помог новому другу с жильем — привел на «заброшку», где живут другие «ребята». Последние ютятся в развалинах уже полгода, Саша успел провести там месяц. Что будет зимой, когда похолодает (и когда умирает больше всего бездомных), друзья пока не думают.
«Ну, я пытаюсь там убираться, иконы поставил», — описывает Игорь. — «Я типа все время на приколе, всегда кажется, что ты из этого выскочишь. Но в итоге можно доприкалываться и реально вот так вот остаться».
Рассказывает, что родом из Якутии. Учился в музыкальной школе, но бросил, потому что там «слишком заставляли». Родители живут в «Краснодарске».
«Почему к родителям не поедешь?» — спрашиваю я.
«Надо с деньгами ехать. Как я без денег», — разводит руками Игорь. — «Ну, буду искать работу. Я паспорт только вчера забрал. Бухой из карманов на улице все выкинул, документы, телефон и ушел. Мужик из окна увидел, подобрал. Мне еще в больницу надо, герпес лечить. Да у нас череда неудач полная».
«Мы вчера не пили с ним алкоголь, клянусь!» — заверяет меня подошедший Саша. Оба смеются. — «Ладно, немножко решили выпить, я больше ничего не помню».
«Откуда у вас деньги на алкоголь?» — выпытываю я.
«Я вор», — отвечает Игорь.
«А твои родители не беспокоятся, где ты?» — допрашиваю я Сашу.
«У меня только мать и бабушка, не в Москве. Конечно, интересуются. Я мог бы к ним поехать, но там нет работы, там мне скучно. Я, знаешь, типа сам себя потерял в какой-то момент», — формулирует он.
Поговорив со мной, парни уходят за стол и вскоре начинают втихую разливать коньяк. К ним сразу подсаживается пара других бомжей, и очевидно, что этот день закончится для приятелей так же, как и все предыдущие.
Статистика неумолима — если человек живет на улице больше года, шансов на возвращение мало, объясняет мне психолог Зоя Жамалова (вместе с волонтерами она регулярно участвует в раздаче еды, как бывший соцработник помогает некоторым восстановить документы, а как психолог тут же, отойдя в сторону, беседует с теми, кому необходимо высказаться).
«Дно затягивает, а улица — это дно. Улица кардинально меняет людей», — уточняет специалист. — «Меняет мировоззрение, восприятие себя, систему ценностей. Деформация психики. На первый план выходят простейшие потребности, обостряются инстинкты, они же не живут, а выживают каждый день. Поэтому, кстати, они очень хорошо чувствуют, как другие к ним относятся. И стигма, которая есть в нашем обществе насчет бездомных, на них тоже влияет. Им не хватает, чтобы к ним относились как к равным».
«Люди действительно просто забывают человеческое отношение. В нашем приюте, бывает, первые дни после улицы они едят стоя», — добавляет директор фонда Леонид Чурашов (раз в неделю он сам готовит для бездомных и, как сегодня, раздает пищу на станции). — «Берут тарелку и по привычке стоят с ней, пока не скажешь: «Вот же стул, сядь, поешь по-человечески».
Заставить «вернуться» невозможно
Спустя некоторое время я замечаю, что среди бомжей нет женщин. Только под конец обеда появляется одна, с типичным отечным лицом (говорить со мной вежливо отказывается).
«Женщин на улице вообще намного меньше. Я думаю, потому что психологически вы сильнее нас», — улыбается мне директор фонда.
Как и везде, среди бездомных есть любовь, некоторые выживают парами. Однако такие отношения могут носить меркантильный характер.
«Я со своей Варечкой в электричках живу», — делится пожилой мужчина по имени Юра в эффектной белой фуражке.
«У него много девушек», — шутит стоящая рядом психолог. Перед разговором она негромко предупреждает, что у Юры инвалидность.
«Много, но одна. Больше никакой не будет», — возражает Юра.
«Так у тебя зимой была другая девушка, помнишь?» — удивляется Жамалова.
«Ну была, я уже бросил. Эта будет навсегда», — уверяет Юра.
«Зимой ты то же самое говорил», — отмечает психолог.
«Женщины появляются, когда у Юры появляются деньги, пенсия», — объясняет она мне. Юра получает 13 тысяч в месяц, эта сумма быстро исчезает. «Шампунь, дезодорант, телефон купить, то-се. Телефон украли, рюкзак украли», — резюмирует он.
Наслушавшись печальных историй, я спрашиваю директора фонда и психолога, как вообще правильно помогать таким людям. Оба солидарны, что сперва надо закрыть базовые потребности: дать постоянный кров, еду, безопасность, документы. Затем можно обучить востребованной, простой профессии (бездомных из приюта этого фонда, например, переучивают на сельскохозяйственных работников). По словам психолога, несмотря ни на что, внутри каждого бездомного обычно остается надежда, что он вернется к обычной жизни. Беда в том, что обычно они хотят добиться этого не своими усилиями, а с помощью других или удачи.
«Надеются, что найдут миллион, женщину, человека, который им поможет», — перечисляет психолог.
«А какое главное условие, чтобы бездомный смог вернуться в социум?» — выясняю я.
«Наверное, именно внутренняя установка на то, чтобы вырваться», — после паузы предполагает Жамалова. — «Есть случаи, когда люди возвращались даже спустя 10–15 лет на улице. Часто их подталкивает страх. Например, человек серьезно заболел и осознал, насколько опасно жить так, как сейчас».
«Вы, наверное, сталкивались с историями, когда помогаете бездомному, но в итоге срывается и все равно остается на улице?» — задаю я очевидный вопрос.
«Постоянно», — спокойно говорит Жамалова. — «Раньше да, опускались руки, сейчас я к этому готова. Если это нужно человеку, он примет эту помощь и будет двигаться дальше. Заставить никого невозможно. Мы можем только себя заставить».
Что думаешь? Комментарии