Новое исследование, посвященное блокаде Ленинграда, представляет собой 82 документа, касающихся жизни в осажденном городе и военных действий в Ленинградской области с 1941 по 1944 год. Собранные Николаем Волковским, профессором кафедры истории журналистики СПбГУ, эти документы Государственного комитета обороны, Ставки Верховного Главнокомандования и Генштаба, материалы Ленинградского и Волховского фронтов часто говорят сами за себя гораздо больше, чем комментарии историков Елизаветы Солодовниковой и Христофора Космидиса, главная цель которых — всячески подчеркнуть некомпетентность советского военного руководства, сначала позволившего Ленинграду оказаться в блокаде, а потом не сумевшего организовать продовольственное снабжение города. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Николай Волковский (составитель)
«Блокада Ленинграда. Три страшных года в документах с комментариями»
М., Колибри, Азбука-Аттикус, 2024. — комментарии Е. Солодовниковой, Х. Космидиса — 288 с.
В книге преобладают донесения с фронта, директивы и распоряжения из Ставки, постановления ГКО. Свой рассказ о ситуации 1941 года авторы книги начинают с 23 августа 1939 года, когда был заключен пакт Молотова-Риббентропа, а в заключительной главе можно узнать и о том, что после подписания капитуляции Германии Вторая мировая продолжалась еще некоторое время — до капитуляции Японии 2 сентября 1945 года. Так что «Блокада Ленинграда» вполне способна служить кратким учебным пособием для тех, кто только начинает знакомство с историей Великой Отечественной, в начале которой положение дел на фронте было катастрофическим: «Немцы быстро прорывались на всей линии, заставляя бежать советские войска, нанося большие потери, захватывая в плен красноармейцев. Хаос первых месяцев быстро обрушился на Ленинград. Уже 27 июня город был переведен на военное положение». А сдача немцам Шлиссельбурга 8 сентября 1941 года стала официальной датой начала блокады: «Сухопутное соединение с городом обрывается до операции «Искра» в январе 1943 года. В случае Ленинграда Сталин отдавал такие же приказы, как и везде: обороняться, переходить в наступление. Однако с захватом Шлиссельбурга и началом блокады Ленинграда руководство страны уже рассматривало возможность сдачи города, как планировали поступить и с Москвой».
Обложка книги «Блокада Ленинграда. Три страшных года в документах с комментариями»
Требовательность Сталина к командующим фронтами, просто боявшимся докладывать наверх реальную обстановку, становится в «Блокаде Ленинграда» одним из главных объектов критики: «Верховный главнокомандующий отказывался верить в необходимость пополнения войск, которые несли ужасающие потери. Любые попытки вразумить руководителя страны встречали яростное сопротивление, и командующие не решались продолжать споры. Подобные приказы Сталина только мешали готовить продуманные оборонительные операции, а также приводили к возникновению множественных «котлов», в которые попадали армии, не успевшие вовремя отступить». Вернуть Сталина к реальности пытается разве что Жуков, в сентябре 1941-го командующий войсками Ленинградского фронта, — в книге приведена запись его переговоров по прямому проводу с начальником генштаба маршалом Шапошниковым.
Комментаторы хвалят Жукова за честность и смелость: «Среди полного отрицания реальности твердая манера Жукова сообщать плохие новости заметно выделяется. <…> Однако Жуков, как и все, не считается с проблемами подготовки войск, списывая все на «трусов и паникеров». Рассказывая об обсуждении командованием проблемы с переправой тяжелых танков КВ, авторы книги комментируют сталинскую позицию весьма скептически: «Вождь часто бросался невероятными тактическими предложениями: то срезать ненужную броню, то разобрать КВ на одном берегу и собрать уже на другом. Непонятно, как Сталин представлял себе организацию оборонной линии на узкой и со всех сторон простреливаемой территории».
Доставка грузов в осажденный Ленинград по льду Ладожского озера
Одной из своих главных задач авторы «Блокады Ленинграда» считают опровержение общепринятого в советской и российской историографии тезиса: «организовать стабильное снабжение города было невозможно, потому что: а) блокада города перекрывала все перевозки; б) возить по Ладожскому озеру было невозможно из-за бомбардировок немецкой авиации и артиллерии; в) возить было нечем; г) не было причалов». Все эти пункты в книге последовательно анализируются с помощью разных документов, например отчета командующего Ладожской военной флотилией о боевой деятельности за период с 22 июня по 31 декабря 1941 г., из которого понятно, что большая часть плавательных средств, которые могли бы снабжать ленинградцев, были переоборудованы для военных нужд: «Военных не особенно волновало снабжение едой гражданских, поэтому в перечисленных задачах флотилии нет ни слова о продовольственном снабжении. <…> Существует ошибочное мнение, будто у данного речного пароходства не хватало судов для выполнения задач по снабжению города, так как эти суда выбыли в места дальней дислокации. В действительности пароходство пострадало по иной причине: большая часть плавательных средств была передана военным. Именно в этом, как нам кажется, и состоял роковой момент в обеспечении Ленинграда продовольствием».
Жители блокадного Ленинграда разбирают завалы после бомбежки
К сожалению, иногда научная скрупулезность авторов книги уступает место публицистическому пафосу, особенно в последней части, где они пытаются объяснить свою неприязнь к современным торжественным мероприятиям, связанным с Великой Отечественной: «В России тех, кто помнит войну, с каждым днем становится все меньше, но все больше тех, что (опечатка, явно имеется в виду «кто» — «Известия».) считает себя носителем памяти. Весь ужас заключается в том, что последние вспоминают не войну, а победу. Именно вокруг воспоминаний о победе построены ритуалы в школах, университетах и на площадях российских городов. Однако ритуалы победы не имеют ничего общего с памятью о войне». В этих рассуждениях туманная наукообразность порой сочетается со стилистической неряшливостью: «Наличие прочных нарративов о прошлом, которые еще и подкрепляются символами, влияет не только на память российского общества, уже мало чего имеющего с блокадой, но и на тех, кто эту блокаду пережил».
Батарея зенитных орудий у Исаакиевского собора, 1941 год
Максимального, почти истерического накала патетика достигает в антивоенных инвективах: «Война — это воплощение идеи ада и конца света, война — это смерть и сознательное, хладнокровное убийство людей, война — это насилие над детьми, женщинами, стариками, война — это моральная катастрофа миллионов людей, даже тех, кто в ней не участвует, война — это голод и обгладывание костей родных, война — это блиндажи и укрепления, построенные из трупов, война — это реки крови и этажи мертвецов, застилающих огромные площади». Будь авторы книги лучше подкованы в философии, то вероятно, задумались бы о том, что война — это еще и пограничная ситуация, которая высвечивает не только худшее в людях, но и лучшее. Об этом идет речь в «Блокадной книге» Даниила Гранина и Алеся Адамовича, которая в «Блокаде Ленинграда» упоминается как жертва тоталитарной цензуры: мол, не все подробности о случаях каннибализма в голодающем Ленинграде пропустили в печать. Наверное, цензура свое дело сделала, но разницу подходов формулирует один из блокадников, опрошенных Граниным и Адамовичем: «…блокада — это раньше всего человек. А человек — он разный. И в силу этого, по-видимому, существует и очень разное восприятие понятия «блокада» — в зависимости от индивидуальности человека».