EN
Героиней этой антологии выступает книга — даже Книга с большой буквы, ибо часто выступает на этих страницах как одушевленное существо. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Юлия Щербинина
«Читательский билет: Литературное путешествие по миру отечественных буквоедов, книготорговцев и библиофилов»
М. : Альпина нон-фикшн, 2025. — 460 с.
В качестве эпиграфа Юлия Щербинина выбрала строки из повести Дмитрия Стахеева 1890 года «Пустынножитель»: «…Если представить книги оживотворенными и послушать, о чем они одна с другою разговаривают, сколько интересного можно бы узнать, и не только о жизни их владельцев, но и об их собственных скитаниях из одного книжного шкафа в другой». Тайная жизнь книг, потихоньку обсуждающих между собой людей, — довольно распространенный, бродячий по мировой литературе сюжет, но далеко не единственный из тех, что удалось охватить Щербининой, собравшей самые разные по жанру и интонации произведения, способные «развлечь, согреть и утешить книголюба».
Впрочем, речь в «Читательском билете» пойдет не только о библиофилии, но и о библиофобии. В антологию вошло целых два произведения с названием «Страшная книга». Рассказ Бориса Пантелеймонова 1948 года помещен в первой части «Читаем взасос, от доски до доски…», имеющей подзаголовок «Житейские истории». У насмешливого Пантелеймонова молодой богатый купец погибает от страха бедности, слишком увлекшись чтением старинной мудрой книги «О бедности и богатстве», в которой «каждое слово вонзается в сердце».
Юлия Щербинина, «Читательский билет: Литературное путешествие по миру отечественных буквоедов, книготорговцев и библиофилов»
Среди других житейских историй здесь можно обнаружить поучительный рассказ Максима Горького «Дело с застежками» о трех босяках, укравших у старушки, к которой нанялись подкалымить, серебряные застежки от шикарно переплетенной Библии, но потом переживших что-то вроде нравственного перерождения. Иван Гончаров в высшей степени иронично описывает увлечение своего нового слуги Валентина (в одноименном рассказе 1888 года) поэзией Жуковского, совершенно Валентину не понятной, но оттого еще более неотразимой, и снисходительно заключает: «…простой русский человек не всегда любит понимать, чтО читает. Я видел, как простые люди зачитываются до слез священных книг на славянском языке, ничего не понимая или понимая только «иные слова», как мой Валентин. Помню, как матросы на корабле слушали такую книгу, не шевелясь по целым часам, глядя в рот чтецу, лишь бы он читал звонко и с чувством. Простые люди не любят простоты».
Вторая в антологии «Страшная книга» вышла из-под пера Бориса Никонова в 1906 году, и это действительно готичная святочная страшилка, расположенная в III части «В книжке таилась волшебная сила…», где «собраны произведения, преподносящие книгу как магический предмет, обладающий иррациональными свойствами, либо как таинственную вещь, наделенную символическими смыслами». Объясняя окружающую книги ауру сверхъестественного, Щербинина предполагает, что книге «извечно отведена роль проповедника и пророка — и это пробуждает в нас глубоко затаенный мистический страх, какой возникает перед ясновидцем или предсказателем».
Примеры чуть ли не магического, волшебного воздействия книги на человеческую натуру встречаются и во II части антологии — «Книговеры», посвященной миру библиофильства и книготорговли. Так, в благостной назидательной повести Клавдии Лукашевич «Дядюшка Яков — офеня» (1908) неграмотный деревенский водолив-пьяница возрождается к новой жизни и налаживает благосостояние своей семьи благодаря доброму купцу, доверившему ему торговлю книгами.
Более оригинальный тип офени представлен в рассказе известного библиографа Николая Рубакина «Книгоноша» (1906), где героем выступает разъездной книготорговец Морозов, «не наемник-книгоноша, отбывающий такую-то повинность «от хозяина», не офеня-маклак, работающий исполу; это человек, которому дороги не деньги, а книги, и даже не книги, а идеи, какие находятся, так сказать, на складе в разных научных сочинениях; идеи, которые стремятся «сами собой перейти в жизнь», которые волнуют, жгут человеческую душу…» Всматриваясь в образ Морозова как книгоноши «новой формации», Рубакин выходит на обобщения о психологии книговеров вообще, не сомневающихся в чудодейственной силе книги, способной преображать не только внутренний мир человека, но и весь окружающий мир в самом практическом смысле.
Эта вера отражена в восторженных и в чем-то наивных рассуждениях книговеров, которые приводит писатель: «Сижу я на вокзале. Поезда мимо меня и паровозы так и шмыгают; гудки гудят, электрические фонари глаза режут; толпа людей туда-сюда мечется, вдали блестят окна фабрик, из их труб пылает зарево; фабрики тоже свистят и гудят. Смотрел я, смотрел — и просто оторопь взяла меня? Ну что было бы, подумал я, если б книг не было? <…> Паровоз — это книга, вокзал — это книга, фонари — книга; вся жизнь переделалась потому, что книга появилась на свет. Мне показалось, что книга в воздухе носится, в уличном шуме слышится: без нее никакой жизни нет и быть не может». Считая это почти религиозное поклонение книге преувеличенным, Рубакин тем не менее подпадает под его обаяние и разделяет это ощущение всепроникающего духовного влияния книги: «Мне особенно врезались в память эти слова: «Ныне книга в воздухе носится».
Книгам, не витающим в воздухе, а медленного погибающим в совсем других местах, где им по-хорошему быть не пристало, посвящена одна из жемчужин антологии — фрагменты романа Сергея Минцлова 1921 года «За мертвыми душами», где автор местами достигает почти что гоголевского остроумия и гоголевской же печали. Герой Минцлова объезжает, как Чичиков, разные имения и спасает от сожжения драгоценные старинные библиотеки, попавшие к людям, которые не видят в книгах ничего, кроме «крысиной снеди» и пылесборников. Где только не обнаруживает библиофил книжные раритеты — и в импровизированном домашнем курятнике под толстым слоем навоза («Впервые здесь я убедился, какой благодетель куриный помет для русских книг и как великолепно они сохраняются под ним!»), и в кабинете охотника, тренирующегося на книгах в стрельбе («…я только по малому формату стреляю! Я библиофил, малый формат — это моя слабость: он, знаете ли, совсем как вальдшнеп летит!»), и в «месте уединения», где герой находит полтомика и обрывки от корешка «когда-то модного Шпильгагена»:
«— Послушайте, греховодник вы эдакий, это что же такое? — спросил я, выходя к Лазо с остатками творения Шпильгагена в руке.
— Как что — книга. «О чем щебетала ласточка»!
— Да где же она у вас щебечет-то?»
Похожая коллизия с использованием книгопечатной продукции не для чтения разворачивается в раннесоветской комедийной сценке «Библиотека ночью» неустановленного автора, опубликованной в 1922 году под псевдонимом «Л. Мирошниченко» с жанровым определением «Совершенно фантастическая пьеса из жизни книг». По сюжету в безлюдной ночной библиотеке происходит съезд печатных изданий, сопровождающийся такими ремарками: «Выходят Коммунистическая газета и Коммунистическая книга. Затем постепенно входят Детская сказка, Научно-популярная книга, Энциклопедия и др.» или «Входят Порнография и Нат Пинкертон, раскрашенные, нахальные». К концу съезда, где участвуют не только книги и газеты, но даже ничтожная Листовка, Белогвардейская газета умирает от разрыва сердца, на что Коммунистическая газета реагирует репликой: «Нужно поскорей убрать этот начиненный ложью труп», а злорадная Листовка тут же указывает, где именно самое место отжившей свое газетенке.
В итоге благородней всех выглядит все-таки Роман, похоже, единственный из всех персонажей любящий и жалеющий своего читателя: «Я едва дождался той минуты, когда читавшая меня девушка уснула. Бедняжка, на свете ей живется не слишком весело… Однообразная, скучная работа, однообразный, скучный отдых после работы… И вот она ищет во мне картин иной жизни, где люди были бы красивее, добрее и смелее, чем всё окружающее ее. <…> Иногда она плачет от бессилия изменить эту уродливую, несправедливую жизнь, в которой люди бьются, как в грязном, топком болоте. Но я никогда не даю ей отчаиваться. Я быстро припоминаю какую-нибудь историю, похожую на ее жизнь, и рисую ей еще бОльшие испытания и несчастья. Я показываю ей людей, твердо переносивших все тяготы своей неудачной жизни. И она не перестает любить жизнь…»