Содержание:
EN
Россия — одна из важных тем в новой драме Дэвида Кроненберга «Саван». Герои упоминают советские спецслужбы, «дело врачей» и даже русских хакеров. Хотя на самом деле это камерная, таинственная, фантастическая и зловещая история о человеке, который сделал бизнес на торговле 3D-слежением за умершими родственниками клиентов. Чтобы можно было в любой момент со смартфона увидеть, в каком состоянии сейчас почивший. Подробнее можно прочесть в рецензии «Известий». Главные роли в фильме сыграли Венсан Кассель и Дайан Крюгер, картина официально выйдет в российский прокат уже в июле. «Известия» побеседовали о фильме с Дэвидом Кроненбергом, живым классиком и культовой фигурой авторского кино.
«Я достаточно встречал близнецов, чтобы понимать, что мои героини — не близнецы»
— Было очень много разговоров о том, что вы будете делать сериал для Netflix. А теперь мы видим, что он превратился в фильм. Или всё было чуть сложнее?
— Я уже читал некоторые критические статьи, где меня упрекают, будто я запихал весь сюжет в два эпизода и сделал из них фильм. На самом деле нет, конечно. Я переосмыслил этот сюжет, переписал сценарий. Он существует в виде варианта для сериала, но мне нужно было полностью поменять его, чтобы он превратился в сценарий полного метра. При этом многое из сериала перекочевало в фильм.
Остались персонажи: Карш и две сестры — и то, что между ними происходило. Но последовательность сцен была иной, да и просто история поменялась. Не вижу тут особого повода для пересудов, это то же самое, что, например, адаптировать роман под сценарий фильма. В таких случаях всегда что-то приходится менять. Однажды я всё всем покажу, но не думаю, что это кому-то будет интересно. Короче, это другая история, но она узнаваема.
Кадр из трейлера к фильму «Саван»
— А что случилось с Леей Сейду? Она должна была играть в проекте, но вы ее заменили.
— Она очень четко всё разъяснила. Ей не нравилось, что она франкоязычная, Венсан франкоязычный, а при этом почему-то два французских актера должны в фильме общаться на английском. Лично я был убежден, что этот момент вполне решаемый. По фильму герой Венсана не француз, так что можно было что-то придумать.
Другое дело, что Леа была измотана. Она снялась в пяти фильмах подряд и так устала, что ей нужен был минимум год, чтобы прийти в себя, взять отпуск. Она так и поступила, в общем. Она не только отказалась сниматься в «Саване», но и завернула несколько других проектов. Так что у меня претензий нет. Через неделю после этого расставания у меня уже была Дайан Крюгер. Для кино это нормальная ситуация, а с Леей мы по-прежнему прекрасно дружим, я не в обиде совершенно.
Кадр из трейлера к фильму «Саван»
— Расскажите о работе Дайан? У нее ведь фактически три роли — две живые женщины и одна мертвая. Очень необычно.
— Ей пришлось непросто, да. Когда я увидел ее в фильме Фатиха Акина «На пределе», я понял, что это большая актриса. И понял, что она справится с этими тремя ролями. Вы удивитесь, но я сначала не рассчитывал, что сестры будут близнецами. Их должны были играть похожие друг на друга актрисы. Но кто-то мне сказал, что, конечно, Дайан надо играть обеих, это точно не я додумался.
Я достаточно встречал близнецов, чтобы понимать, что мои героини — не близнецы. И я в фильме мог это сделать более внятным, в диалогах даже были реплики о том, что сестры разного возраста. В итоге я всё это выбросил. Дайан сыграла то, что сыграла, и всё сделала прекрасно. Она была удивлена, правда, что сценарий настолько детально всё прописывает, а я не делаю ни читок, ни репетиций. Но я так всегда работаю.
Мне нравится видеть, что артист привносит с собой в образ нечто собственное, потому что у него есть инстинкт, свое восприятие. Профессиональный актер многое привносит в роль, я не пытаюсь этому мешать. Если я на площадке вижу, что что-то не так, мы это тогда обсуждаем. Но и Дайан, и Венсан были идеально в точку. И мертвая женщина у Дайан была живой.
«Снимать на пленку было ужасно»
— У вас в фильме много эстетики в стиле эппловских гаджетов — знаете, все эти аватары в телефонах, дизайн, специфический интерфейс. Причем, похоже, вы многое из этого предугадали в своих ранних картинах. Тогда это казалось экспериментом, сейчас это мейнстрим, вам это не кажется странным?
— Нет, мне это кажется естественным. Хотя бы потому, что я тоже пользуюсь всем этим, я привык к этому, я привязан. Я не пользуюсь соцсетями, по ряду причин, но идея аватаров мне очень интересна. Захват движения, например, который раньше был сложен, теперь можно осуществлять обычным смартфоном. Можно создавать аватар, который двигается так же, как вы, и это уже реальность.
Кадр из трейлера к фильму «Саван»
— То есть искусственный интеллект вас не беспокоит?
— Я использую его в своих фильмах уже много лет. Понятно, что каждое его поколение всё более мощное и сложное. Но помните фильм «Экзистенция»? Там на площадке у Дженнифер Джейсон Ли случился какой-то вирус вокруг ее губ, ну и мы в итоге использовали ИИ, чтобы убрать это раздражение из кадра и сделать кожу нормально выглядящей.
Это было тогда очень дорого и очень сложно. Сегодня это было бы проще простого. Но технически процесс тот же самый: треккинг и замена. Типа фотошопа. Просто еще один замысловатый инструмент, который я могу использовать. Я только приветствую всё это, правда, будущее несет и ряд сюрпризов. Не знаю, в курсе ли вы, что такое технология SORA, но в ней интересно то, что сценарист там становится просто суфлером. Он описывает сцену целиком, максимально детально, с персонажами, их одеждой, предметами, и потом SORA предъявляет уже снятый фильм по этому сценарию. Описание занимает много времени, это сложно, но в итоге ИИ создает эту реальность для нас.
ИИ изучает всю имеющуюся информацию, предлагает тебе актеров и просто людей из базы, ты выбираешь — и так сценарист становится полноценным и единоличным создателем фильма. Это может стать концом для киноиндустрии. Но цифровизация тоже сильно поменяла всё, причем я лично был совершенно за, ностальгии по пленке у меня нет. Снимать на пленку было ужасно, монтировать пленку было ужасно. «Цифра» гораздо лучше, у автора больше контроля. То же с ИИ — всем будет хорошо, хотя найдутся и те, кто не станут от этого счастливее.
«И так я вспомнил о Сталине»
— Среди многих стран, упомянутых в фильме, Россия занимает особое место. Там и «дело врачей», и КГБ, и русские хакеры. Как всё это попало в сюжет?
Сотрудники службы охраны КГБ СССР, 1991 год
— Потому что в своем фильме я исхожу из того, что теория заговора — это стратегия скорби. Смотрите, кто-то умирает — и это не несет никакого смысла. Почему этот человек умер? Да просто умер. Но мы, люди, начинаем во всем искать смысл. Это позволяет обществу сплотиться и стабилизироваться, возникают ритуалы — ну и всё такое.
Но для меня как экзистенциалиста реальность состоит в том, что у смерти смысла нет. Нет смысла! По факту, человеческая жизнь не имеет никакого смысла, кроме самой жизни. Жить жизнь — это и есть смысл жизни. Людям трудно это принять. А если вы сторонник теории заговора, то вы создаете этот смысл.
Вот, в фильме. Умерла женщина, просто ушла. И что, это — всё? Может, над ней ставили эксперименты в больнице? Может, она узнала, что ее используют для этих экспериментов? Может, она хотела рассказать об этом всем, за это ее убили? И если ты это про нее знаешь, то ты знаешь нечто такое, чего не знает больше никто. Понимаете?
И вот вы знаете, что происходит на самом деле. Это дает смысл вашему бытию, ощущение значимости. Так двигалась моя мысль. И так я вспомнил о Сталине. Все диктаторы во всех диктатурах использовали идею заговора, чтобы контролировать людей. Сейчас ничего не изменилось. Это дает смысл и дает власть над людьми.
Кадр из трейлера к фильму «Саван»
— Такое экзистенциалистское мышление помогло лично вам в вашей собственной жизни? Справиться со скорбью, например? Тем более что у вас в фильме смерть кажется жизнью, а жизнь — смертью, это тоже ведь не просто так, все эти противоположности?
— Ну почему противоположности, просто смерть — это часть жизни, так устроена природа. Зимой живые существа умирают, на смену им приходят новые. Думать так — трудно. И я не сейчас пришел к этому выводу, а еще ребенком. Я экзистенциалист с восьми лет примерно, знаете ли.
У каждого ребенка есть момент, когда он понимает, что он однажды умрет, как и его родители. Это шок. Как это возможно? В такие моменты родители обычно говорят, что — нет, ты не умрешь, мы будем на небе жить вечно вместе. Но действительно ли это наилучший ответ ребенку? Каждому родителю, конечно, решать самому, в зависимости от культурного контекста, который и определяет, что говорить ребенку в подобных случаях.
Кадр из трейлера к фильму «Саван»
— Одержимость, некрофилия, двойники — это всё отсылает к «Головокружению» Хичкока. Как думаете, можно считать этот фильм вашим ответом?
— Мне кажется, эти фильмы совсем разные. Я вообще не привык думать о других фильмах, когда снимаю собственные. Даже о своих прошлых не думаю. Каждый новый фильм я воспринимаю как свой дебют. Хотя я понимаю, что я более уверен в себе и опытен, чем был, когда начинал работать в кино.
«Мои отношения с Фрейдом очень эмоциональные»
— Вы всегда в фильмах интересовались телесностью и разными трансформациями тела. Теперь в центре вашего внимания смерть тела, почти некрофилия, действительно, дальше как будто идти некуда. Или нет?
— Не согласен с тем, что в фильме есть некрофилия. Тут другое. Помните, как в моих «Преступлениях будущего» была мантра, что тело — это реальность. Я считаю, что мы — это тела. Но благодаря интеллекту, мозгу мы можем мыслить абстрактно. Это позволяет нам выйти из тела и почувствовать, что как будто у нас есть дух или душа, отдельные от тела.
Но мне кажется, что это заблуждение. Мне кажется, мы — тело Бога. Поэтому — что снимают кинематографисты? Они снимают человеческое тело. Это не обсессия, это наша подлинная тема. Человек как тело. Мы снимаем диалоги, мы видим лица в кадре, есть экшен-сцены, где тела гибнут. Это всё — тела. И в этом есть смысл, потому что мы — люди, которые размышляют о человеческом состоянии. Это не странно, наоборот, это очень трезвый подход.
Кадр из фильма «Головокружение», 1958 год
— Некоторые называют эту картину вашим самым личным фильмом в карьере. Вы согласны?
— Технически — да, но все мои фильмы очень личные. Фильм — это выражение того, что ты есть, что ты узнал о жизни, что ты понял о людях. Даже если я снимаю «Опасный метод», про который все думают, что он про Фрейда и Юнга, это всё равно очень личный фильм для меня. Мои отношения с Фрейдом очень эмоциональные, он сыграл роль в моем развитии, я бы без этой связи не смог снять кино.
В новом фильме личные мотивы более очевидны. Да, там есть реплики, которые я использую в жизни, и поэтому всем так кажется. Но когда ты на площадке и работаешь с актерами, ты пытаешься добиться динамики и хореографии, а не думаешь об исповеди.
Режиссер Дэвид Кроненберг
— Когда вы снимали этот фильм, вы вдохновлялись какими-то живописными полотнами?
— Нет, вы знаете, я помню, как когда-то я со своими операторами всё время обсуждал такие вещи. Надо ли нам обратиться к живописи, как мы будем добиваться необходимого соотношения света и тени, надо ли нам использовать освещение, как у Рембрандта… Но в итоге это было совершенно пустой тратой времени, как и репетиции с актерами. Я попробовал и не понял, зачем это надо. Так что ответ — нет. Всё есть в фильме, мы создаем это прямо там, мы каждый раз решаем, как это будет выглядеть. Всё очень просто.