EN
Следите за нашими новостями в удобном формате Есть новость? Присылайте!
Три года исследований, сомнений, проб и ошибок — так, по словам Гузель Яхиной, автора хита «Зулейха открывает глаза», писался роман «Эйзен». Эйзенштейн-художник, Эйзенштейн-человек, Эйзенштейн-гражданин — это все словно бы отдельные миры, которые нужно было уложить в единое повествование и сделать его при этом увлекательным. Роман уже в продаже, причем, как узнали «Известия», в крупнейшей федеральной сети книжных «Читай-город» после выхода «Эйзен» продажи произведений автора выросли в два раза, предзаказы исчислялись сотнями, а за все время в сети было продано более 230 тыс. экземпляров ее книг. «Известия» побеседовали с писателем о том, что было самым сложным в создании художественной биографии главного режиссера в истории кино и какими были основные задачи этого труда.
«Эйзенштейн всю жизнь ходил по тонкой грани между искусством и пропагандой»
— Над книгой об Эйзенштейне вы работали три года. Изменились ли как-то ваши представления об этой фигуре за это время? Можно ли сказать, что ваше отношение к нему претерпело какие-то изменения в процессе работы?
— Сергей Михайлович Эйзенштейн во многих исследователях, включая и меня, вызывает самые противоречивые чувства: от обожания и восторга до негодования и крайнего удивления, причем всё это одновременно. Не могу не восхищаться «Иваном Грозным»: и самим фильмом-шедевром, и тем, в каких условиях он был снят (эвакуация в Алма-Ату), и тем, когда он был снят (мощное антитоталитарное высказывание было сделано в середине 1940-х). Не могу не уважать беспрестанный научный поиск Эйзенштейна, пионера синема и зачинателя советского искусства.
Но не могу забыть и о его крайне сложных отношениях с матерью, а также другими (очень многими) женщинами его жизни. А самое главное, о том, что Эйзенштейн всю жизнь ходил по тонкой грани между искусством и пропагандой, сваливаясь то в одну сторону, то в другую — нимало этим не смущаясь и с готовностью платя политическую цену за возможность снимать кино.
В начале работы над романом встал очень важный вопрос, который долго оставался безответным: как заставить сочувствовать и сострадать герою, чьи поступки вызывают, скорее, противоположные чувства? Эмпатия — главное в повествовательном искусстве, без нее невозможны заинтересованность и вовлечение читателя или зрителя. Приукрашать героя не хотелось, как и очернять; задача была — написать честный роман, который предъявил бы Эйзенштейна-человека во всей его сложности, противоречивости. Я очень боялась свалиться в обличение — не имела на это ни права, ни желания. Коллеги по цеху даже советовали отступиться, не браться за эдакого неоднозначного героя.
Тогда поехала на Новодевичье кладбище, нашла могилу Эйзенштейна, вымыла надгробие, возложила розу. И мысленно спросила у самого Сергея Михайловича: как быть? Писать роман или не писать? Ответ был однозначным: конечно, писать! Сам Сергей Михайлович был бы за любое высказывание о себе, даже и не самое комплиментарное, — это я поняла там, на Новодевичьем, и там же решилась.
А вопросом читательского интереса занималась все три года работы — старалась написать роман ярко, разнообразно, постоянно переключая жанровый регистр от комического к драме, от сатиры и сарказма к лирике, чтобы эта смена интриговала читателя и при этом отражала суть героя: Эйзенштейн жил напоказ, фонтанируя идеями, проектами и страстями — эдакий человек-фейерверк. Надеюсь, что за этой яркостью, жанровым многоцветием и вывеской «роман-буфф» внимательный читатель разглядит трагедию — огромный талант Эйзенштейна стал его бедой. Всю жизнь Эйзен-художник рос и укрупнялся, под конец обретя космический масштаб, чего нельзя сказать об Эйзене-человеке — конфликт Художника и Человека в итоге погубил Эйзенштейна.
— Что для вас стало главным сюрпризом, главным открытием, когда вы погрузились в эту тему?
— Главным открытием об Эйзенштейне была его полная беззащитность перед лицом исследователей. Всю жизнь Эйзен для создания своих фильмов эксплуатировал всё, что имелось в распоряжении: перекраивал историю, беспрестанно черпал из творчества других художников, инструментализировал библейские и мифологические сюжеты. И за 50 лет так много написал-сделал-снял-сказал, был так ярок во всех этих проявлениях и носил такое огромное количество масок, что теперь его самого можно повернуть практически любой стороной — использовать для любых, в том числе политических, целей. Хочешь — вылепишь из него отчаянного пропагандиста, а хочешь — великого художника в клетке тоталитаризма, святого мученика на алтаре искусства. Хочешь — фауста, кто душу готов продать за разгадку главной тайны искусства, а хочешь — антифауста, жертвующего собой ради своих творений. Такой эксплуатации хотелось избежать. Хотелось понять Эйзенштейна — не оправдать, но понять во всей сложности.
Кадр из фильма Сергея Эйзенштейна «Броненосец «Потемкин»
— За последние годы про Эйзенштейна вышло минимум два больших фильма Питера Гринуэя и Алексея Федорченко. Готовится снимать свое кино о нем Алексей Герман. Почему Эйзенштейн сегодня вдруг стал так важен?
— Фильм «Эйзенштейн в Гуанахуато» вышел десять лет назад и рассказывает не о судьбе или творчестве героя, а о некоторых аспектах его личной жизни — именно это волновало более всего режиссера Питера Гринуэя. Насколько я знаю, он и в России-то был очень коротко. Не уверена, можно ли назвать эту картину исследованием героя.
Это же касается и фильма Алексея Федорченко «Последняя «Милая Болгария»: Эйзенштейн там эпизодический персонаж и появляется всего пару раз. Так что ситуация, скорее, обратная: о самом знаменитом советском режиссере до сих пор еще не сделаны большие художественные высказывания.
Возможно, это объясняется сложностью героя — к нему трудно подступиться. «Мешает» и сам Эйзенштейн: в своих мемуарах (прекрасный двухтомник «YO» вышел пару лет назад в издательстве GARAGE) он придумывает себя, создает яркий образ для потомков, но этим запутывает исследователей — разобраться в фактах еще можно, но в чувствах и мотивациях Эйзена вряд ли. Даже после смерти он прячется за масками.
Неудивительно внимание к его фигуре именно сейчас: вопрос ответственности художника за плоды творчества — очень актуальная тема. И она одна из главных в романе «Эйзен». Искусство не имеет права выбирать одну сторону. Увы, этого не понял мой герой; всё романное действо он искал главный «философский камень» искусства — секрет власти над зрителем — но так и не сумел найти.
Кадр из фильма «Эйзенштейн в Гуанахуато»
«Экспериментирую исключительно со структурой и наполнением»
— Ваша книга выходит одновременно в форме аудио, наверняка ведутся переговоры об адаптации к киноэкрану. Сегодня еще многие большие романы превращаются в графические новеллы. Насколько перспективными вам кажутся различные «альтернативные» формы?
— Очень люблю графические новеллы и комиксы, из них когда-то родился кинематограф. А многие сотни рисунков Сергея Эйзенштейна к фильму «Иван Грозный» вполне могут составить такую новеллу. (Когда-то в юности, кстати, я была так впечатлена этими его рисунками, что повесила над кроватью.) Эйзен рисовал всю жизнь, в юности трудился театральным художником, позже его любовь к графике переросла в профессию режиссера.
Роман «Эйзен» написан на границе литературы и кино, образность — важная составляющая его формулы. Так что перевести его в графическую новеллу, думаю, вполне реально, как и экранизировать. Но если уж фантазировать по полной — то лучшей мне представляется идея анимационного фильма со вставками киноцитат.
Артист Николай Черкасов в роли Ивана Грозного и режиссер Сергей Эйзенштейн на съемках советского исторического фильма «Иван Грозный»
— Ваш роман, с одной стороны, безусловно кинематографичен. Порой даже возникает ощущение, что вы стремились перенести на бумагу приемы «монтажа аттракционов», о которых пишете в связи со «Стачкой» и «На каждого мудреца довольно простоты». С другой — повествование весьма традиционно по общей структуре и наследует в этом смысле традициям большой русской литературы. Как вам кажется, будет ли классическая романная форма оставаться актуальной и в будущем, через 20–30–40 лет, или же нас ждут какие-то жанровые трансформации — например, превращение книг в некое мультимедийное путешествие? Может, вы сами планируете поэкспериментировать в этом направлении?
— Пока экспериментирую исключительно со структурой и наполнением романов — каждый стараюсь создать так, чтобы структура книги вырастала из художественных целей, из развития героя и темы. Как сказал классик, «каждый роман — это эксперимент». Конечно, в «Эйзене» всё определено главным героем — в том числе и кинематографичность, и монтаж, и другие приемы Мастера.
Кадр из фильма «Последняя «Милая Болгария»
— Известно ли вам о каких-то планах издавать «Эйзена» на других языках?
— Сегодня подписано 13 договоров на перевод. Надеюсь, в следующие год-два «Эйзен» выйдет на английском, французском, немецком, итальянском, испанском, турецком, арабском и других языках. Некоторые переводчики уже начали работу.
За рубежом Эйзенштейн — пожалуй, самый известный советский режиссер. А тема ответственности художника за свое творчество, за оправдание насилия, за переход в пропаганду — универсальная, не знающая границ.
Кадр из фильма Сергея Эйзенштейна «Стачка»
— Как вы переходите от одного замысла к другому? Вот «Эйзен» вышел. Вы уже начали работать над новым романом или, может, эта работа шла параллельно с написанием «Эйзена»? Можете ли рассказать, о чем будет следующая книга?
— Параллельно разрабатывать две темы сложно, даже невозможно. Сейчас голова по-прежнему занята «Эйзеном», так как книга только вышла из типографии, я еще даже не брала ее в руки. Впереди пара месяцев, которые надо посвятить этому новорожденному ребенку, провести презентации и встречи с читателями. А после уже можно будет подумать и о новой теме.
Позвольте под конец интервью и в рифму моему ответу рассказать забавную историю из жизни Эйзена. Мало кто из неспециалистов знает, что сценарий «Броненосца «Потемкин» Эйзенштейн писал параллельно со вторым либретто, по рассказам Исаака Бабеля. Очень были нужны деньги, а молодой энергии вполне хватало на такое раздвоение: утром придумывать революционные эпизоды, а вечерами — из жизни бандитов. Но мало того! Эйзенштейн взялся еще и за третью параллельную работу, сценарий под фривольным названием «Базар похоти» и с довольно гривуазным содержанием, о буднях работниц публичного дома. Справился. Очень бодрая и увлекательная получилась вещь, прочитала ее в РГАЛИ. Этот, казалось бы, анекдот — факт биографии Эйзенштейна. И таких ярких эпизодов у Эйзена было — вся жизнь.