EN
Следите за нашими новостями в удобном формате Есть новость? Присылайте!
МТЮЗ, который в прошлом году сделал «Собачье сердце» главным спектаклем московского театра, представляет очередную премьеру. «Улитка на склоне» — изощренный механизм, где и без того непростая композиция Стругацких обретает такую многогранность, что смотреть придется не один раз. Что, кстати, сделать куда проще, чем с прошлогодним хитом: на «Собачье сердце» билеты доходят до 14 тысяч, на «Улитку» самые дорогие пока стоят 3,5 тыс., хотя то, что увидели первые зрители, сделано настолько изобретательно и зрелищно, что очень скоро билетов не останется никаких и ни за сколько. Пока это одна из главных премьер сезона, даже при всех своих спорных моментах, которые увидели «Известия».
О чем «Улитка на склоне» Стругацких
Повесть «Улитка на склоне» менее известна, чем «Понедельник начинается в субботу», «Пикник на обочине» или «Трудно быть богом», но статус у нее совершенно особый. Стругацкие не раз говорили, что это их любимое сочинение, а шарма повести придавало то, что ее начали печатать в журналах в середине 60-х, потом подвергли жесточайшей критике и фактически запретили. Полностью книгу опубликовали только в 1988 году. Поэтому ей ничего не оставалось, кроме как стать самиздатовским хитом, тем более предпосылки для этого были: повесть считывалась современниками как едкая социальная сатира, а эстеты ценили ее за философскую глубину, расходясь, впрочем, в интерпретациях.
Стоит напомнить в нескольких словах сюжет повести. Она состоит из двух примерно равных параллельных линий, обе связаны с Лесом, таинственным пространством с неизвестными свойствами. Одна — история о Молчуне Кандиде, который живет в Лесу среди его обитателей, полоумных аборигенов. Они вечно несут одну и ту же повторяющуюся чепуху, а Молчун точно знает, что он — не отсюда, что он ученый, который попал в аварию, частично потерял память, а теперь ему обязательно надо в город. Послезавтра он туда обязательно отправится.
Вторая история — о другом «попаданце». Его зовут Перец, он филолог и очень хочет изучать Лес, но путь туда лежит через Управление, которое возвышается на утесе над Лесом. Перец может смотреть на Лес сверху, но попасть туда не получается, потому что бюрократический абсурд Управления не дает Перецу ни уехать оттуда, ни хотя бы понять, что от него нужно всем этим служащим.
В повести линии выписаны через чередующиеся главы и никогда не пересекаются. И уже больше полувека читатели спорят, что имеется в виду под Лесом и что вообще хотели сказать Стругацкие, причем толкование самих Стругацких (что Лес — это будущее), похоже, никого не устраивает, потому что запутывает еще сильнее. Зато линия «Кандид» всегда воспринималась как жесткая пародия на деревенскую прозу, а «Перец» — как честное описание тонущего в бюрократизме советского истеблишмента.
Как смотреть «Улитку на склоне» во МТЮЗе
Ставить «Улитку» на театральной сцене — дело неблагодарное и в какой-то мере невозможное. Слишком объемный, слишком насыщенный материал, почти четырех часов спектакля все равно не хватает, чтобы разместить там все самые яркие моменты повести — и при этом оставить пространство для поиска, потому что расшифровывать прозу Стругацких куда увлекательнее, чем собственно читать ее. Кроме того, в «Улитке» много невообразимого, эдаких «данностей», которые преподнесены в тексте намеренно туманно, разомкнуто, чтобы читатель не чувствовал себя уверенно и постоянно плутал внутри собственного буксующего воображения. Как и зачем делать это наглядным, буквальным?
Режиссер Петр Шерешевский, конечно, рисковал, взявшись за этот материал, но несколько приемов очень помогли ему в работе. Первое и самое важное дополнение к тексту повести состоит в том, что Шерешевский сделал главными персонажами самих Стругацких, не называя их по имени, но добившись определенного портретного сходства. В афише они фигурируют как Сочинитель «А» и Сочинитель «Б», и какая бы линия ни развивалась на сцене, Стругацкие не просто находятся рядом, но становятся частью действия. Например, могут превратиться в бандитов, односельчан или в совсем странных существ. Говорить с героем сквозь банку с жидкостью, из-за которой искажаются черты лица, — вот и получается эффект, который описан в повести. Но, кроме этого, конечно, они читают и авторский текст, без которого незнакомым с повестью было бы вообще ничего не понятно.
Еще один прием — существование на сцене микромира, связанного с макромиром (собственно спектаклем). Скажем, заходит Перец в библиотеку, а все стеллажи в ней — крохотные миниатюрки на столе у писателей. Но как же зрителю рассмотреть этот микромир? Здесь Шерешевский прибегает к видеокамерам и двум большим экранам, висящим над сценой. Там разные во всех отношениях уровни действия объединяются, создается некая общая оптика, связующая и дающая возможность рассмотреть все с того ракурса и в той крупности, которая сейчас нужна автору. Иначе говоря, крупный план и деталь, элементы киноязыка дополняют многообразный «словарь» режиссера.
Нельзя сказать, что этот прием всегда работает идеально. Зритель быстро обнаруживает, что вся «правда» действия чаще всего находится на полиэкране, и начинает все меньше и меньше смотреть на сцену. Потому что там, по сути, работают несколько мастерских, чтобы с помощью комбинированных съемок монтировать в реальном времени «фильм», новую экранизацию Стругацких — первую для «Улитки», кстати. Существенную часть действия на сцене можно увидеть только на экране, и это, кроме «микромира» или шахматных партий, касается, например, моментов, когда герой лежит в ванне. Из зала актера не видно, но на него смотрит стоящая недалеко камера.
Спектаклю несколько не хватает «общего плана», который бы заставлял зрителя оторваться от экранов, и в этом, может быть, его слабость. Хотя, возможно, именно это и было целью режиссера — показать соотношение писательской лаборатории и источников творчества и результат, воплощенный на дисплеях. Но тогда, возможно, следовало бы, по примеру какого-нибудь Питера Гринуэя, дополнить сюжет рецензиями, историческими справками, фрагментами дневников Стругацких и другой информацией. Но спектакль «Улитка на склоне» — не историчен, это не попытка разобраться, как создавалась повесть или, тем более, почему ее запрещали. Напротив, это зрительское произведение, обращенное в сегодня и с минимумом примет 60-х годов. Даже по эстетике это совсем не про СССР: «Перец» подается в русле романов Кафки, и Лес от Замка отличается минимально, а Шерешевский ставил «Замок» и хорошо владеет этим инструментарием. Линия «Кандид» более сложна по эстетике и неочевидна по референсам, зато неумышленно перекликается с недавним шедевром Алексея Иванова «Вегетация», возможно, выдавая его литературные корни.
И вот в «Кандиде», пожалуй, главная проблема спектакля. «Перец», как и любая кафкианская форма, вечен, там все ясно про общество, про аппарат, про власть, про человека. Ясно, но и в данном случае нет ничего нового по отношению к Кафке. А вот с «Кандидом» он до конца не «склеивается», и хотя Шерешевский сделал все, чтобы две линии превратились в цельное высказывание, сопротивление эзотерики «Улитки на склоне» слишком сильное. Впрочем, не исключено, что оно будет преодолено, если спектакль, изощренный, остроумный, ироничный, будет жить дальше, а жить ему надо, потому что «Улитку» явно нужно перечитывать и искать в ней ответы, потому что они там точно есть. А поскольку это единственный в Москве спектакль по повести, его уникальность будет всегда работать ему на пользу.